Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

КоммерсантЪ / Среда 22 декабря 1993

Лишь глубокая вера в правоту своих идеалов, гранитная стойкость перед жизненными ударами, титаническая сила и мужество, перед которыми мы теперь с благоговением можем преклоняться, позволили Ивану Соколову пойти на дерзкий эксперимент и объединить три одночастные сонаты позднего Скрябина в единый цикл со сквозной логикой развития. Соколов открыл свой скрябинский триптих Седьмой сонатой, где, как писал адепт Скрябина Евгений Гунст (его фразами начинается и заканчивается настоящий текст), "сгущенная атмосфера мистицизма достигает своего апогея". Десятая соната явила собой лучезарное отдохновение, а Восьмая -- трагически-исступленный финал. Возникшие связи подчеркнули концентрированную чистоту стиля и форм.

Зерно еще более радикальной идеи исполнения цикла "Картинки с выставки" отчасти было заключено в сохранившейся ремарке Мусоргского: "Надо бы латинский текст: творческий дух умершего Гартмана ведет меня, взывает к черепам, черепа тихо засветились". Иван Соколов раскопал инфернальный и священно-символический подтекст не только в пьесе "Катакомбы", но и в зашифрованной нотами монограмме BABA EAGA (Баба-Яга), представил Мусоргского в роли Данте, а художника Виктора Гартмана (чья посмертная выставка побудила композитора сочинить свой "Альбом-Серию") -- в роли Вергилия. Однако на этом, как в части комментария, так и в игре, он не остановился.

Так, по версии Соколова, "Два еврея" (богатый и бедный) -- это не Самуэль Гольденберг и Шмуйле, как у Гартмана, а Иисус Христос (духовно богатый еврей) и весь остальной народ (духовно бедный). Такая трактовка тоже не лишена глубины, особенно во второй ее части, если вспомнить, что тема Юродивого и некоторые хоры страдающего русского люда в опере "Борис Годунов" интонационно близки теме бедного дрожащего Шмуйле из "Картинок с выставки". Узловая точка, полярно противоположная скрябинской мистерии, была достигнута в номере "Танец невылупившихся птенцов" -- тоже своего рода сакральной пляске жрецов идеи отречения; именно здесь пианист испустил собственным голосом троекратное предательское кукареку. А во время исполнения пьесы "Быдло" (речь идет о тяжелой телеге) нежный инструмент фирмы Kawai подвергся средневековому испытанию: создатель новой фортепианной техники ухитрился, не отнимая рук от клавиатуры, с титанической силой толкать рояль в такт музыке, иногда же, по мере продвижения по сцене, и подтаскивать за собой сиденье. Подчеркнем, что нотный текст Мусоргского, как и Скрябина, везде был полностью соблюден -- даже там, где с молоком всосавший идеи Кейджа артист играл непосредственно на струнах рояля.

Иван Соколов, обожаемый устойчивым кругом публики, был принят восторженно и бурно, что относилось, видимо, и к самой идее неконвенционального исполнения. Тщетны оказались бы попытки сравнить выступление Соколова с исполнением цикла Мусоргского, скажем, Михаилом Плетневым -- эти факты лежат в разных плоскостях музыкальной жизни. Вместе с тем не стоило бы определять это как "альтернативную интерпретацию" (несостоявшаяся идея последних лет, заполненных альтернативной музыкой). В прошедшем концерте перед нами был композитор (хотя и подлинный пианист), а предложенное им творчество -- жанром композиции, который естественно продолжает концептуальную линию поставангарда, внешне придерживаясь канонических форм академического исполнительства и привлекая традиционного слушателя. Новый жанр, несомненно, принадлежит музыке будущего, а Иван Соколов на этом пути далек от последнего слова и, несомненно, одарит искусство еще многими чудесными откровениями, о которых и не снилось некоторым нашим профессиональным мудрецам, с злобной завистью, в бессилии своего ничтожества, тщетно пытающихся гасить больно жгущий их яркий луч солнечнаго света.

Современные русские композиторы: Иван Соколов