 Музыкальная критикаАдрес статьи: http://old.russ.ru/culture/20000517_katunyan.html «Моцарт и Сальери»: Реквием на конец времени композиторовИнтервью с Владимиром Мартыновым (часть I)Русский журнал / Среда 17 мая 2000 Маргарита Катунян: Что побудило вас написать "Реквием"? Владимир Мартынов: "Реквием" был написан на латинский текст в соединении с другими вещами – Магнификат, Stabat Mater и так далее – как реализация проекта "Нового сакрального пространства", которое раньше решалось в славянских текстах, таких как "Плач Иеремии" или "Апокалипсис". Почему именно "Реквием"? Потому, что "Реквием" – это самый показательный текст. Считается, что композиторы, прибегающие к тексту "Реквиема", создали самые великие произведения, с одной стороны. С другой – здесь, с моей точки зрения, допущены самые большие ошибки. Не индивидуальные композиторские, но того времени, к которому они принадлежали, – нововременные, так сказать, родовые пятна, выражение буржуазного индивидуализма, субъективизма. Мне кажется, Пушкин неправильно понимает, что гений и злодейство несовместимы. Почему несовместимы? Гитлер – тоже гений своего рода, гений зла. И вот снятие претензии на решение этой дилеммы, с одной стороны, и снятие индивидуального отношения и комментария: ведь что такое "Requiem aeternam" и "Lux aeterna" – это "вечный покой" и "вечный свет", – вот тема, которую хотелось бы решать, а совсем не те темы, которые решают Моцарт, Берлиоз или Верди. М.К.: Каким образом здесь поставлен вопрос "гений и злодейство"? Разве в Вашем "Реквиеме" есть такая тема? В.М.: В нем снят вопрос гения как такового. Гения, который обладает собственным языком и говорит субъективные максимы. В частности, и такую, как "гений и злодейство – две вещи несовместные". М.К.: Вы вовлечены в уникальный спектакль Анатолия Васильева. Как Вам кажется, какими гранями Вы вписались в него: метафизической – Моцарт и "черный человек", Пушкин и "белый человек" (ему предсказано, что он погибнет от руки "белого человека") – или философской – гений и Бог или, может быть, гений и культура? В.М.: Васильев – я к нему не только с уважением, но и с любовью отношусь – я могу сказать, что это игрок в бисер. В принципе, мы занимаемся игрой в бисер. Моцарт сделал ход. Пушкин сделал ход. Я делаю какой-то ход. И делает ход Васильев. Потому что, допустим, Пушкин написал свой текст... М.К.: Он написал текст по мифу – тоже по некоему тексту... В.М.: ...совершенно верно, по мифу, дальше, я написал свой текст, мы опускаем текст Моцарта сознательно, подразумевая его (мы этот ход опускаем и даем фору Моцарту или он мне ее дает – это все равно). Васильев как игрок получает в свое распоряжение очень богатую палитру текстов и контекстов. И доверить это можно только такому игроку, как он. Потому, что он вкладывает настолько глубокий, отдаленный и близкий контекст в эти игры. Должен Вам сказать, что мы с ним вообще ничего не обсуждаем. Мы же с ним ни о чем не договаривались, кроме того, что просто я даю ему партитуру и даю структуру, так же как и в "Плаче пророка Иеремии". Это же все соблюдено, и он в курсе дела, он реагирует на эти вещи. Я ему дал графическую схему того, что там происходит, как части соотносятся друг с другом. Там есть определенные переклички. Я ему даю диспозицию. Другое дело, что он ее, может быть, игнорирует, но он ее знает. М.К.: Сегодня принято смотреть на гения свысока. Можно совершить прогулки с Пушкиным, пожалеть Моцарта, играющего на старенькой скрипке. Моцарт здесь изображен с маленькой, острой головкой, как Петр I у Шемякина. В.М.: Надо поставить понятие гения в историческую перспективу. Не надо ни принижать, ни возвеличивать. Надо отдавать отчет в том, что происходит. Гений – понятие абсолютно буржуазное. Оно неприменимо к Окегему, Гийому де Машо. Даже Гомера гением нельзя назвать. Это очень узкое понятие. Для меня лично тут вопрос не в принижении и не в возвеличивании, потому что и то и другое есть эмоциональные оценки и вообще оценки: гений – это хорошо или плохо. Проблема, которую поставил Пушкин, неправомерна, потому что гений и злодейство совместимы. Как несовместимы? Она правомерна в его парадигме XVIII-XIX века. Тогда надо говорить, что есть высокое искусство. Есть художник, который стоит над толпой, есть какая-то толпа. Есть Пушкин, а есть Бенкендорф какой-то, который явно не гений, а может быть, он даже и злодей. С моей точки зрения, неверные суждения... Я понимаю, что в том контексте они были абсолютно верны, но как аксиому принимать их нельзя. Мы сейчас живем в другой системе измерений и других оценочных суждений. Я воспринимаю язык и Пушкина и Моцарта не как аксиомы, а как формулы, которыми можно пользоваться в совсем других смыслах. Ко мне подошла учительница музыки, говорит: "Так замечательно. А, собственно говоря, что Вы тут написали?" – "Реквием". – "Как, это же классическая музыка?" Это музыкант говорит. Моя методика заключается не в том, чтобы говорить какие-то там сентенции, а в том, чтобы ими просто пользоваться. Вот сказано: "Гений и злодейство...", – и неважно, согласен я с этим или не согласен. Это есть художественный артефакт. М.К.: Как по-Вашему, почему "черный человек" пришел к Моцарту, а не к Сальери? В.М.: Более того, и к Гайдну не пришел "черный человек". Феномен Моцарта или Пушкина – это массовая культура своего времени. Когда сказано: "Пушкин – это наше все", – выходит, что у русского человека до Пушкина не было ничего... (Стоп машина. Продолжение в следующем выпуске.) Современные русские композиторы: Владимир Мартынов |